Была весна. И алкоголь. Твой отчий дом.
А сколько было нам? Семнадцать? Восемнадцать?
Боролось солнце с колким, серым, старым льдом.
Ушли родители, позволив нам набраться.


Мы пили водку и смотрели сквозь стекло,
А я тебя за жопу щупал потихоньку.
Тепло ручьями через улицу текло,
Меня навылет пробивал твой хохот звонкий.


Потом закат давали за другим окном,
Но мы вслепую были заняты друг другом.
На кухне пьяный кто-то бился со столом,
Давая звуком повод к быстрому испугу.


Сгущались сумерки, спиртами в мир дыша,
С минутой каждой налегая нам на плечи.
Мы заливали потом похоти пожар,
Залить неопытность нам было просто нечем.


Дымился рак губы от сиги не в затяг,
Согласно сладостной родительской страшилке.
На кухне пьяный кто-то лбом долбил косяк
Дверной и рушил со стола ножи и вилки.


И пел звонок, и одевались второпях.
Кидали в форточку подсохшие кондомы.
Бесстыдство пряталось помадой на губах.
Вернулись предки, мы же сдёрнули из дома.


Мы целовались по подъездам и дворам,
В кассетном плеере загнали батарейки.
Мы жадно тискались до самого утра,
А кто-то пьяный спал на парковой скамейке.


Встречало сонными старушками метро.
Нас не искали, мы не находились сами.
В карманах плавился и вызревал порок.
Мы не любили, просто жрали жизнь горстями.


Не убивал рассвет в крови бухло и пыл.
Застыл на пике ветер томного запоя.
Мы были так юны, красивы и глупы.
И так прекрасны этой честной тупизною.