От шевеленья непривычного в паху
Я подскочил – там, одеялами согретый,
Член говорил! Он нес такую чепуху!!!
Как в тогу римскую в трусы мои одетый,


Он призывал меня услышать его зов,
Не отвлекаться и внимать его советам.
Трусы не выдержали, разошелся шов.
Он зол и наг предстал. Заткнется? Как же! Где там!


Кричал о том, что непосильные труды
Ему (и мне!!!) грозят позором и бессильем!
Велел не пялиться на груди и зады,
Мол, каждый раз вставать – над личностью насилье!


Слюною брызгал (и слюной ли, вот вопрос!),
Чтоб я за юбками не гнался оголтело –
Не вел себя как пубертат-молокосос,
Терзая душу и измучивая тело.


И чтоб запомнил я уже наверняка,
Он больно хлопнул прям по животу собою,
Приказ отдав, чтоб шаловливая рука
К нему не лезла, под влиянием «Плейбоя».


Потом умолк, но грозно час еще торчал,
А я застыл, боясь неловко повернуться.
Себя я к мысли о безбрачье приучал,
Пока в поту холодном не пришлось проснуться.